ПРОЛОГ
Вдоль реки тянулись старенькие, прибитые временем домики. Сколько повидали они на своём веку! Сколько хозяев сменили – добрых и кротких, суровых и нежных – всех прибрала земля – матушка… Все канули в неведомую бездну, и обрели вечный покой. А прежние их обители всё живы.
Вот и мой дом – самый первый теперь. Раньше впереди него был постоялый двор, затем аптека, потом рюмочная – ныне же на их месте пустырь, а мой пятистенок первый. Впереди дорога, спускающаяся к низенькому мосту через речку. Вешние воды каждый год его затапливают, но лишь пройдёт ледоход, спадёт талая вода, он вновь и вновь несёт на себе потоки машин.
Но когда ещё был постоялый двор…Как великолепен был мой пятистенок! Гордо и важно ходил по начищенному до желтизны полу в скрипучих кожаных сапогах первый его хозяин, строгий и счастливый.
Как сложилась его судьба? Сколько бед и лишений выпало? Пусть Господь упокоит душу его, ну, а я благодарен ему за дом. Дом - юбиляр, ему сто лет, а, значит, и построен умело. Волей-неволей прикасаешься к тому времени…
Жили тогда правильнее, жили по совести, чтили устои жизни и традиции, верили в Бога, были чище и лучше нас – ущербных потомков своих.
А какие роскошные женщины, кокетливо покачивая бёдрами, шли по воду на речку-матушку, пели задушевные песни, а девушки вечерами водили хороводы, и был мир тот похож на сказку, и в эту сказку так хочется верить. Речка была живая – чище и целебней её воды было не найти, а каскады проточных озёр кишели всякой рыбой. Прошлое, оно как детство – светлое и чистое. Мне кажется, что именно в этой речке Емеля поймал щуку, что где-то близко живёт жар-птица, а в голубых, уютных небесах кружатся лебеди. Одним словом – Русь. Выйду за порог – увижу целый мир, давно и навсёгда утраченный.
Больно и грустно, что не ведаю ни имён, живших здесь сто лет назад, ни судеб их, ни могил. И всё же они дороги мне, как дорога Родина.
Но повествование моё о другом. Я расскажу о периоде жизни, в котором частица моей судьбы и судеб близких мне людей: всех, кто разделил со мной это смутное время. Время, которое мы не выбираем.
Глава 1
ДЕТСТВО
В середине пятидесятых годов прошлого века в места сии нагрянули нефтяники, и на месте заливных, пойменных лугов появился посёлок нефтяников, со всех сторон окружённый озёрами. Выросли бараки, магазины, столовая, школа, детсад. Но, самое главное, что в убогую, послевоенную сельскую жизнь, прибыл рабочий класс. Умел этот класс работать, умел и отдыхать. В осиновой роще образовался парк. В парке находился пивной ларек, всегда со свежим пивом, пиво нефтяники пить любили, и свободное время старались проводить в сим заведении. Недалеко от ларька, в указанной ранее роще, находилась летняя танцплощадка. С её сцены теплыми летними вечерами из огромных колонок на всю округу разносилась музыка. Также для отдыха при конторе имелся «красный уголок», в фойе которого зелёным бархатом красовался бильярдный стол, а напротив - теннисный. А простора же для игроков и зрителей было предостаточно. Из фойе, через двустворчатую дверь, был вход в большой зал со сценой. В зале проводились собрания, новогодние елки, а зимой - танцы.
Молодые люди на танцы приходили со всех окрестностей, ведь посёлок находился меж населенными пунктами - Лысыми Горами и Бахметьевкой. Бахметьевку же маленькая речушка отделяла от Графщины. Графщина – поселение прямо-таки сказочное – песчаная почва, огороды упирались в стену соснового бора, а вдоль речушки, притока Медведицы, тянулись ветхие, крытые соломой, избы.
Но в те далёкие времена поселок нефтяников считался главным мегаполисом указанной географической точки. В него за «длинным рублём» приезжали со всех сторон нашей необъятной Родины молодые крепкие парни. Лишь приехав, сразу они считали себя «основными», и в пивной, и в «красном уголке» и на летней танцплощадке среди осинового леса, называемого в простонародье «осинками». Поселковые парни, подтверждая приоритет в выше указанных заведениях, вели себя дерзко. Оттого и случались повседневные драки, породившие непререкаемый авторитет парней посёлка нефтяников.
Вот здесь и осталась частица моего детства… Дети тех, кто основал это поселение – это мы. Воспитала нас улица, из неё мы впитали много плохого, потому что родители нами не занимались, по причине того, что отцы пили, а матери много работали. Запретный плод сладок, оттого и тянуло к нему наш неокрепший разум. Росли мы, как растет шпана, равняясь на уличных авторитетов, которые, как правило, были кончеными мерзавцами. Но была у нас своя компания, которую многие в посёлке называли «бандой». И хотя, на наш взгляд, компания наша была безобидной, милиция её не терпела, так как мы без конца угоняли колхозных лошадей, стреляли из самодельных пистолетов, так называемых «поджигных» и часто устраивали драки. В школе нас тоже едва терпели, как писал в моей характеристике классный руководитель – « … гипертрофированное чувство свободы», да и поведение было неудовлетворительным. И была у нас одна общая страсть. Мы страстно любили голубей. У каждого во дворе на высоких столбах, оббитых жестью, дабы не забирались кошки, располагались для них домики. В то время на всех государственных учреждениях, магазинах, школах, кинотеатрах, больницах, конторах, жили голуби, пробуждая в нас нездоровый интерес к таким чердакам. И мы их навещали, ночью, с фонариками, ловили белых, рябых, красных, всёх на каких заранее положен глаз. Конечно, такие голуби не отличались ни чистотой породы, ни лётными качествами, но это было начало. Дальше была охота за « домашними»…Все породистые голуби, обитавшие в сим месте земного шара, были у нас. Каждый день, к кому-то из нас приходил какой-нибудь «маменькин сынок», иногда с милиционером, чаще с маменькой, и требовали показать голубей. Но их визиты были предсказуемы… И, как правило, их голуби не находились в наших голубятнях, они там появлялись позднее. Мы, воспитанные улицей, не были тепличными, умели держать удар, и напугать нас было непросто. Мы клялись в вечной дружбе, преданности и братстве. Если б в то время, предложили отдать за друга правую руку, я б отдал. Думаю, что и друзья мои поступили бы точно также.
Наша незаурядно высокая энергия не позволяла вести себя так, как вели все дети, мы были всегда и во всём на виду. Отличались в каждом происшествии. И, наконец, родители стали обращать на нас внимание. А что родители? Что они могли уже поделать?
Но поделали… По крайней мере со мной. Как сказал отец – « Дабы я не угодил в тюрьму, по старой офицерской традиции, сослан в «ссылку на Кавказ». Шутка. На самом деле все мои ветви по маминой и по отцовской линии сплетались на одном древе, прорастающем в городе Грозном. Туда я и был отправлен жить - кстати, на Родину - у дедушки и бабушки по маминой линии. Первые впечатления неизгладимы – колорит культур, короткие закаты, невиданная доселе жара. Но и там я быстро вписался в уличный ритм жизни, появились друзья, но дедушка, в отличие от родителей, был строг, да и во мне что-то изменилось, наверное, повзрослел. Учиться стал прилежно, всерьёз занимался спортом – по мне стали ровняться, брать с меня пример. Но с ностальгией вспоминал посёлок нефтяников и моих друзей. Вспоминал плотину ГЭС на реке Медведице и нежную песню, летящую над уютным простором – песню прощания с детством.
Глава 2
ИСТОРИЧЕСКАЯ РОДИНА
Шли годы. Не буду утруждать вас, дорогой читатель, чтением того, какие события произошли со мною за это время. Скажу лишь одно: волею судеб, в начале девяностых, проживал в городе Энгельсе, что в Саратовской области. С огромной тревогой узнавал, как о военной сводке, о событиях, происходящих на Родине. Старался по возможности приезжать в Грозный. Самый красивый город северного Кавказа был неузнаваем. Он был страшен. Улицы уже давно не убирали. На тротуарах валялись мёртвые собаки. Поражали огромные очереди за хлебом. Городской транспорт стоял с разбитыми стеклами. На главной площади шел бесконечный митинг. Кто-то предлагал создать конфедерацию горских народов Кавказа, кто-то ратовал за чеченское государство. Эмоционально обсуждался вопрос с Ингушетией. Всё происходило на фоне нетерпимости к другому мнению. Да ещё абсолютно все трясли оружием. Нетрудно предположить, как часто происходили кровавые разборки.
А в девяносто четвёртом Грозный превратился в ад. Красивые, гостеприимные, доброжелательные люди в один момент превратились в зверей, да что звери, зачем обижать зверей… Я видел, как молодую русскую учительницу насиловали на центральной площади, под рёв толпы, окружившей место экзекуции. Зачем? Для чего? Кому это было нужно? Неужели те, кто управлял тейпами, не видели, не ведали скверны? Как можно у иноверца вымолить прощения?
Пытался сравнить отношение к евреям в фашистской Германии с отношением к русским на Кавказе. За что не любили евреев… На мой взгляд, это банальная зависть к способности мыслить, к предприимчивости, к вечной созидательности – то есть просто желание убрать конкурента. А ещё намеренная политика, пропаганда, но это не ненависть немцев к евреям. На бытовом уровне всё же была терпимость. Откуда же среди чеченцев появились русофобия и, не знающая пределов, жестокость? От генерала Ермолова? Но женщины, старики и дети не состояли у него на службе в середине девятнадцатого века. В дальнейшем ещё можно было что-то объяснить последствиями войны. Но когда беззащитному народу, брошенному подонком Ельциным, оставленному всеми правозащитными организациями, особенно международными, устроили казнь… Мне не хватило б и трех книг, чтобы описать дикие сцены, подобные той, как бородатый «дикарь», вырвав у матери двухгодовалого ребёнка, ударил его головой о дверной косяк. Откуда такая неоправданная жестокость? Всё сходится к одному – ростки этого «братства народов» посеял иуда Ульянов, оросил Сталин, а холили и лелеяли Хрущёв да Брежнев. Проведя аналогию между двумя преступными режимами, я пришёл к выводу, что советский режим хуже фашистского. Хуже - ненавистью к своему народу: русская нация была, да и остается, самой беззащитной, самой убогой, самой нищей. Думаю, её скоро не будет вообще. Вот из этих корней превосходства над русскими и вылилось безнаказанное истребление и унижение и стара и млада в городе Грозном. Для русской нации это величайшая боль, которая ещё долго-долго будет преследовать каждого. Но Кремль… Ельцин и его Семья… Почему они допустили это? Ответ прост, по крайней мере, для меня. Я - писатель, и, конечно, это только моя необъективная точка зрения – они так же ненавидят этот народ, как и чеченцы. Они равнодушно наблюдали, когда шли на север толпы униженных, подвергшихся насилию людей, забыв об одном, что для них это всегда будет величайшим позором. Пусть сейчас они плюют на это, но позор ляжет и на их внуков, и на правнуков.
Как вы думаете, уважаемый читатель, что в этом случае сделали бы американцы? Как они наказали за разбитый флот? Меня всегда раздражала фраза, что народ достоин того правительства, которое выбирает. Теперь понимаю – это так.
Но мы изрядно отвлеклись от повествования. В девяносто четвёртом в Грозном оставались бабушка и дедушка по маминой линии, мамина сестра с мужем да двое их детей: Ирина - тридцати годов -, и Дмитрий, ему в ту пору было двадцать шесть.Мой отец и его родители к тому времени были похоронены на грозненском православном кладбище. Там, на могилах погребённых, сделали свалку. Конечно, стоял вопрос, чтоб уехать из этого ада, ведь даже чеченцы вывозили семьи и родственников. Дед был не против отъезда, ему всё было противно – что русским перестали в очередях продавать хлеб, и страшно стало выходить на улицу, что постоянно стреляли, не было воды, газа и света. Бабушку же удерживал утопающий в винограднике дом и корни, казачьи корни. Тетка надеялась, что вот-вот всё образуется, всё вернётся на круги своя.
В сентябре девяносто четвёртого я в очередной раз посетил Грозный. Было страшно. Ещё в вагон, не доезжая города Гудермеса, ворвались молодчики. Не стесняясь, грабили, смотрели документы на предмет национальности. Особенно искали азербайджанцев. Их называли «Азиками». В Чечню вагоны шли практически пустыми, и остаться незамеченным возможности не было. Я спросил по-чеченски у, как показалось, главного среди молодчиков: « Почему Азиковов ищете?» Ответ был прост: « Они продажны». Я далек от мысли мерить всех одной меркой, как и от мысли, что всё образуется.
Родственников я нашел в доме деда. В доме было уютно и спокойно, мне показалось, что ничего страшного вокруг не происходит, что всё как прежде – бабушка давила виноград, дед пробовал молодое вино, бабушка ворчала на это. Тетка пела казачью песню. Вдруг - автоматная очередь, посыпалась черепица с крыши. Все замерли. Пауза. Пронесло… И опять - счастливая семья. А через три месяца начнётся война…